IN WORDS OF A POET

Each and every reference to Oleg awakens a feeling of endless gratitude in me. Kindness, softness, infinite artistic curiosity and a permanent balance of modesty and dignity of a true great artist were the qualities inhering in him and one could always learn more from him. Oleg’s wisdom, his lessons, his innocence and fascination with the world will not disappear. Every time I look at his works, I am embraced with joy and sweet sorrow. Oleg is alive in my poems as a persona and as a noble and grateful beholder of every spoken word. Thank you, Oleg!

Xудожник должен быть один.

Пусть, одиночеством измучась,

не раз посетует на участь

свою. Но только нелюдим

забудет то, что с кем-то дружен.

Участье близких, как укор,

принять готов, тоске отдушин

не сыщет. Пусть наперекор

судьбе своей, одолевая

безденежье, болезни, страх,

он вдруг свернёт на всех парах

с пути, что выбрал. Пусть. Кривая

его и вывезет авось.

К себе не зная милосердья,

пойдёт он снова с нами врозь

дорогой прежней. Лишь усердье

души порукою ему.

Но то его, а не чужая

дорога. Ни уничижая

себя он, больше никому

не призванный давать отчёта,

не различая гул в ушах

пустой хулы, похвал без счета

восторженных, замедлит шаг,

прислушиваясь к наставленьям

того, кто некогда и сам

весь этот мир своим глазам,

послушный собственным веленьям

явил и после доверял

преображать его немногим

тем избранным, кто не терял

достоинства и оком строгим

мог оценить его труды,

а вид природы первозданной

принять как верный образ, данный

как повод, чтоб из ерунды,

из мусора, вселенской пыли,

из мыслей, ясных только им,

творить все то, что сотворили,

то, без чего уже другим

таким же, как они, наверно,

непросто было бы прожить

теперь. Ужель не дорожить

подобной избранностью?.. Мерно

шагая так, художник взгляд

подымет вверх туда, где мглою

над ним не весь еще объят,

слегка подёрнутый золою,

горит костер. Потом вокруг

оглянется: иного знака

не видно. «Все-таки однако

не одинок», промолвит вдруг. •

****

Не кори меня лесом, прохладной росой,

родниковой водой, тихим звоном ручья.

Воздух полон озоном, прошедшей грозой

новый вымыт асфальт… Есть закон дурачья,

по которому стаи червей дождевых

выползают на свет под колеса машин.

Дай им Бог уцелеть и остаться в живых,

дай и нам дольше них. Но и мы поспешим,

в отрешённом молчании перевернув

календарный листок, оказаться едва

не пропавшими. Словно потери вернув,

вдруг опомниться, вновь обретая слова,

чтобы песня акына про лес, про ручей,

про кипрей-иван-чай и про запах от шпал

зазвучала отчаянней и горячей,

словно сам ты сюда не случайно попал.

Словно сам ты – угрюмый расчетливый финн

или даже мифический дядька Джамбул,

но не продал задорого то, что купил

подешевле, себя самого не обул,

а прошёл босоногий по влажной земле,

по асфальту, парящему после дождя,

сам промокнув до нитки, да навеселе,

ног уставших, пропащей души не щадя.

А потом, если кто-то поверит твоим

фиолетовым мхам, разноцветным лугам,

можжевельникам, верескам – не утаим

те слова, что когда-то учить по слогам

начинали, а после – и произносить

не могли, да и нынче – не стоит пока.

Ни корить я не стану тебя, ни просить,

успокоишься – сами слетят с языка. •